Насилие, к сожалению, присуще любому обществу. Но реакция общества на него разнится. Мы живем в стране с «культурой насилия», подпитываемой гендерными стереотипами, мифами и традиционным обвинением жертвы и оправданием сильного. Можно сказать, что это общественная форма пресловутого «стокгольмского синдрома», когда жертва идентифицируется с насильником, чтобы не ощущать себя уязвимой, чтобы не оказаться среди тех, кого могут унизить и растоптать.

Согласно статистике, в России каждые 20 минут кто-то становится жертвой домашнего насилия. Из 10 случаев сексуального насилия в полицию обращается только 10–12% жертв, и только у каждой пятой полиция принимает заявление. Насильник нередко не несет никакой ответственности. Жертвы годами живут в молчании и страхе.

Насилие – это не только физическое воздействие. Это позиция, из которой один человек говорит другому: «Я имею право делать с тобой нечто, игнорируя твою волю». Это мета-послание: «Ты никто, и то, как ты себя чувствуешь и чего хочешь, – неважно». Насилие бывает не только физическое (побои), но и эмоциональное (унижение, вербальная агрессия) и экономическое: например, если заставлять зависимого человека вымаливать деньги даже на самые необходимые вещи.

Сексуальное насилие нередко прикрывают романтической ширмой, когда жертве приписывается чрезмерная сексуальная привлекательность, а преступнику – невероятный порыв страсти. Но дело не в страсти, а во власти одного человека над другим. Насилие – это удовлетворение потребностей насильника, упоение властью. Насилие обезличивает жертву. Человек чувствует себя предметом, объектом, вещью. Его лишают воли, возможности распоряжаться своим телом, своей жизнью. Насилие отрезает жертву от мира и оставляет в одиночестве, потому что рассказать такое трудно, а рассказать и не натолкнуться на осуждение – страшно.

Если жертва насилия решается рассказать о случившемся на приеме у психолога, то осудить, не поверить или сказать: «Вы меня травмируете вашей историей» – преступно, потому что может принести еще больший вред. Когда жертва насилия решается заговорить в публичном пространстве, что требует мужества, то обвинять ее в фантазиях и лжи или запугивать ретравматизацией непрофессионально.

Вот некоторые тезисы, которые описывают профессионально грамотное поведение помогающего специалиста в такой ситуации.

1. Он верит жертве. Не разыгрывает из себя эксперта в чужой жизни, Господа Бога, следователя, дознавателя, его профессия – не про это! Стройность и правдоподобность истории жертвы – это дело следствия, судебных обвинения и защиты. Психолог делает то, чего, возможно, не делали даже близкие к жертве люди: верит сразу и безоговорочно. Поддерживает сразу и безоговорочно. Протягивает руку помощи – немедленно.

2. Он не обвиняет. Он – не Святая инквизиция, нравственность жертвы – не его дело. Ее привычки, жизненные выборы, манера одеваться и выбирать друзей – не его дело. Его дело – поддерживать. Психолог ни при каких обстоятельствах не должен транслировать жертве: «сама виновата».

3. Он не поддается страху. Не прячет голову в песок. Не защищает свою картину «справедливого мира», обвиняя и обесценивая жертву насилия и случившееся с ней. Как и не обрушивается в свои травмы, потому что, вероятно, у клиента уже был опыт столкновения с беспомощным взрослым, который так испугался услышанного, что предпочел не поверить.

4. Он уважает решение жертвы высказаться. Он не говорит жертве, что ее история настолько грязная, что имеет право быть услышанной только в стерильных условиях частного кабинета. Не решает за нее, насколько она может усилить свою травму, рассказывая о ней. Не перекладывает на жертву насилия ответственность за дискомфорт окружающих, которым будет сложно или трудно слышать или читать ее историю. Этим ее уже пугал насильник. Этим и еще тем, что она потеряет уважение окружающих, если расскажет. Или причинит им боль.

5. Он не оценивает степень страданий жертвы. Степень тяжести побоев или количество эпизодов насилия – прерогатива следователя. Для психолога важны только субъективные переживания жертвы, ее собственная оценка.

6. Не призывает жертву домашнего насилия потерпеть во имя религиозных убеждений или из идеи сохранения семьи, не навязывает свою волю и не дает советов, ответственность за которые несет не он, а жертва насилия.

7. Не предлагает рецептов того, как избежать насилия. Не удовлетворяет свое праздное любопытство, выясняя информацию, которая не является необходимой для оказания помощи. Не предлагает жертве разобрать ее поведение по косточкам, чтобы подобное с ней не повторилось. Не внушает жертве мысль и не поддерживает таковую, если она есть у самой жертвы, что поведение насильника зависит от нее. Не делает ссылок на его сложное детство или тонкую душевную организацию. На недостатки воспитания или пагубное влияние среды. Жертва насилия не должна отвечать за насильника. Есть только один способ избежать насилия: остановиться насильнику.

8. Он помнит, к чему его обязывает его профессия. От него ждут, что он поможет и что он обладает экспертным знанием. Он понимает, что его слово, даже сказанное не в стенах кабинета, а в публичном пространстве, влияет как на жертв насилия, так и на тех, кто хочет закрыть глаза, заткнуть уши и верить, что жертвы все придумали, что они сами виноваты.

Если психотерапевт позволяет себе занять позицию «сама виновата», он нарушает этический кодекс. Если психотерапевт поймал себя на одном из пунктов выше, ему нужна личная терапия и/или супервизия. Более того, если такое происходит, это дискредитирует всех психологов, подрывает основы нашей профессии. Это то, чего быть не должно.

Об эксперте