— Сейчас многие взрослые приходят домой с перекошенным лицом, хватают детей в охапку и плачут. Дети спрашивают: что случилось? Надо ли им говорить про пожар?

— Тут есть важное правило: «по запросу и ответ». Даже когда маленький ребенок спрашивает, что случилось (например, если он что-то услышал), это надо с ним обсуждать. Как именно — зависит от возраста. Но мы, семейные терапевты, вообще не очень любим, когда взрослые неконтролируемо выливают на детей свои переживания: «Я распереживалась, побежала к кроватке и стала целовать». Я сейчас утрирую. С другой стороны, мы — живые люди. Да, мы должны стремиться осознанно взаимодействовать с ребенком, но бывает, что человек не справляется. Это можно понять. Но если мы говорим о том, как стоит себя вести, то, конечно, лучше сначала подумать, что и как говорить ребенку.

— С какого возраста можно вести этот разговор, насколько подробно?

— Когда происходит близкое горе в семье, с членом семьи, считается, что практически нет возрастных границ. Даже очень маленький ребенок должен об этом знать, быть включен в ритуалы, прощание и похороны. Есть распространенное мнение, что для ребенка это травматично, что его нельзя водить на похороны. Но травма от того, что какой-то человек был и исчез, сильнее, чем от присутствия в такие моменты, их переживания.

Если говорить про Кемерово, то это вторичная травматизация взрослых людей (я о тех, кто узнает об этой трагедии и подробностях из новостей). Тут работают только какие-то общие правила: не стоит выплескивать на ребенка истерику, но [можно] дать ему понять, что вы огорчены, что это страшное горе. Если вы можете объяснить, почему вы переживаете и почему вам эта история кажется важной, и если ребенок что-то понимает — это правильно, и это может быть ему полезно.

Не может быть, мне кажется, четкого правила, с какого возраста об этом стоит говорить — зависит от того, как вообще устроены разговоры в семье, как делятся с детьми другими переживаниями, насколько дети эмоционально включены [в то, что происходит в жизни взрослых].

— Как подготовить себя к вопросам, которые будут задавать дети? Например, опасно ли ходить в кино?

— Тут возникает уже много вопросов между нами, взрослыми. Считаем ли мы, что ситуация, в которой мы здесь живем, — более травмоопасная, чем в среднем в другой стране? Понятно, что трагический случай, только, вероятно, в меньшей степени основанный на халатности, может произойти и в Париже, и в Лондоне. Я сейчас не сопоставляю разные случаи, я говорю о самой вероятности события. С одной стороны, ты не можешь быть все время в тревоге и страхе. С другой — хорошо бы знать, как включается огнетушитель. Или как делать непрямой массаж сердца, если вдруг понадобится.

Думаю, что «слепую тревогу», ощущение, что трагедия может произойти в любой момент, лучше не генерировать. Волна пройдет, а страх у ребенка может остаться.

— Как ответить ребенку на вопрос, может ли такое произойти с ним?

— Знаете, у меня нет простого ответа. Скорее стоит ответить, что да, вероятность того, что что-то произойдет, есть. Но это все-таки вероятность. Стоит ли говорить, что в одном проценте случаев с самолетами что-то случается? Не знаю. Мне кажется, наша задача не добавлять ребенку своих страхов.

Есть другая крайность, когда родители от страха, не отдавая себе в этом отчет, пытаются быстро нивелировать детский страх и говорят: «Ну что ты, это вообще где-то далеко и нас никогда не коснется». Мне кажется, есть средняя линия поведения, когда человек способен выдержать тревогу ребенка и сказать, что да, время от времени такое происходит. Постоянно бояться невозможно.

— Как быть со страхами, которые могут появиться у детей? Страх закрытого пространства, страх метро, страх огня, страх кинотеатра и торговых центров?

— Это фобии не одного ряда. Я встречаюсь с детскими страхами, но я бы аккуратно заходила на клиническую территорию фобий. Они необязательно появляются из-за конкретного события. В случаях информации, пришедшей «по касательной», у детей скорее впечатления о событии накладываются на другие, уже существующие психологические проблемы. Я — и это важно — говорю не о детях, которые переживают это в Кемерово, знали погибших. Это совсем другая история, там первичная острая травма, и конечно, психологические последствия могут быть самыми тяжелыми. 

— То есть вероятность того, что рассказ о пожаре в Кемерово вызовет фобию на пустом месте, низка?

— В чистом виде — да. Но если есть другая тревога, то рассказ о случившемся, фотографии, видео могут спровоцировать фобию.

 — А мы не слишком бережем детскую психику? Детям так же свойственно примерять на себя трагедии, как это бывает со взрослыми?

— Я думаю, что у них это немного по-другому происходит. У взрослых есть еще измерение гражданского сознания: «Что же такое, почему это вот так происходит у нас?! Как такое возможно?!» Нам эта информация нужна и важна в этом смысле.

Вопрос, куда «попадут» у ребенка эти фотографии и видео. Детям в таких ситуациях больше, чем нам (хотя и нам тоже), нужен «спутник», ресурсная фигура — человек, сохраняющий спокойствие. Имеющий позицию. Но им, безусловно, нужно видеть и настоящее сочувствие другим, умение сопереживать чужому горю, как-то это обсуждать. Поэтому хорошо бы у взрослого эти способности тоже были.

— Надо ли рассказывать про прошлые трагедии — Беслан, взрывы домов?

— Об этом имеет смысл говорить, если ребенок задает такой вопрос.

— Но ведь ребенок сам не может придумать такой вопрос, если только не услышит об этом где-то. Надо ли детям, которые ходят в школу, вообще знать о трагедии в Беслане?

— Я бы не хотела выступать гуру. Психотерапевт в своей работе опирается на опыт человека, который к нему пришел, на то, как у него устроено в семье, каковы его идеи и жизненные принципы. Что он хочет воспитать в ребенке. Просто так, когда ребенок идет в школу и готовится к этому как к празднику, я бы рассказывать не стала. Ведь у нас нет задачи просто напугать детей. У нас есть задача сделать их более подготовленными.

Хотя, давайте честно признаемся, бывают ситуации, которые предвидеть невозможно. Я, например, столкнулась с тем, что и мы, взрослые, сами ничего не знаем. Это факт, и, может быть, это важно просто принять. Но хуже, что мы многого элементарно не умеем. Мы сейчас с коллегами поняли, что не знаем простых, но жизненно необходимых вещей, решили устроить между собой тренинг по оказанию первой помощи. Не психологической — базовых медицинских знаний. Как переносить тяжелых людей, как делать непрямой массаж сердца.

— А если начать учить детей технике безопасности: кричать, если на них нападают (были такие курсы после акции #янебоюсьсказать), искать аварийные выходы в любом помещении, мокрой тряпкой закрываться, чтобы газ, которыми травили в «Норд-Осте», их не сразу настиг — мы им поможем или сделаем из них параноиков?

— Я не знаю. Проблема в том, что одни люди стараются про это не думать, другая часть забывает, и в реальности мы очень мало извлекаем опыта [из подобных трагедий]. Нет информации, что именно не сработало в «Норд-Осте». Взрослые сами, даже постфактум, не до конца понимают, как можно было справиться с такой ситуацией. Это не обсуждается. Опыт не извлекается. Конкретные виновные не находятся. Но как психолог я понимаю, что сама по себе ситуация чрезмерного возбуждения и страха ничего хорошего не дает.

Конечно, знать какие-то вещи нужно. Учить детей кричать и подавать знаки опасности — да, это правильно. Проявлять активность. Может быть, сделать не то, что тебе сейчас велят. Но в одной ситуации это может спасти ребенку жизнь, а в другой — сработать против. Знаю, что, например, во многих зарубежных школах детей тренируют, как себя вести при пожаре в школе, устраивают тревогу без предупреждения. Причем регулярно, по несколько раз за учебный год.

Можно, конечно, представить, что мы днем и ночью учимся гражданской обороне. Нет, в разумном виде это, вполне возможно, необходимо. Но тут нужно гражданское согласие на это, понимание, а не циркуляр. У всех скулы сводит от программ, которые спускают сверху, мы все не любим инструкции и не верим в них.

— А в домашних условиях это имеет смысл?

— Смотря как вы это делаете. Да, если вы спокойны и уверены, можете сформулировать какие-то внятные правила. Ребенок не должен видеть колотящегося в тревоге взрослого. Вот мы всей семьей выяснили при пожаре на даче, что не знаем, ни один из нас, как включить огнетушитель. Никто не смог с ним справиться. Или что у нас нет громоотвода нормального. Надо этому вместе учиться, но делать это спокойно и внятно.

— Вы все время говорите о тревоге и о страхах — как будто это плохо. А может быть это самое безопасное состояние, в котором дети должны находиться в наших условиях?

— Собранность и внимание — на том уровне, который соответствует возрасту ребенка, — может быть, стоит развивать. Но не слепую тревогу. Она ничем не поможет.

оригинал